Иезуитская сделка с совестью

Вниманию читателя предлагается статья Алексея Петровича Лебедева (1845–1908),  русского историка Церкви, византиниста, ординарного профессора Московского университета "Попытка Дарвина помирить свою теорию с религиозно-нравственным чувством христианина"

К характеристике англичан. 

Из майской книжки Душеполезного Чтения 1878 года.

Ни изложения, ни разбора теории знаменитого английского естествоиспытателя Чарльза Дарвина мы не имеем в виду делать. Это уже не раз сделано во многих духовных и светских журналах. Мы намерены лишь бросить взгляд, если не ошибаемся, на нерассмотренную еще никем попытку этого ученого примирить свою теорию с высшими интересами человека. Сделать это нам кажется небезынтересным даже в виду современных политических явлений... 

Для большей ясности на­шей заметки считаем уместным напомнить читателю основную мысль теории Дарвина. Этот естествоиспытатель старается объяснить всё развитие мира органического, начиная от ничтожной былинки и кончая человеком, действием, так называемого, у него, начала «борьбы за существование». Организмы постоянно борются между собой и в этой борьбе, которая разнообразна до бесконечности, незаметно усовершаются; такое совершенствование продолжается миллионы лет и никогда не окончится. Борьба эта, как борьба не на живот, а на смерть, требует, конечно, бесчисленных жертв. Переживают её только более сильные организмы, остальные глохнут и помирают, не дожив века. 

Теория, в общем, не чужда чувства кровожадности. Дарвин весьма ясно понимает, что религиозные и нравственные симпатии челове­ка, насколько последний дорожит своим достоинством и своими христианскими убеждениями, не могут отно­ситься благоприятно к его теории. 

Это сознание побуждает его так или иначе, насколько это возможно, помирить читателя со своей теорией или, по крайней мере, внушить ему не слишком оскорбляться ею. Но все это тщетно и тщетно. Религиозное чувство и нравственный смысл не могут быть подкуплены голословными уверениями и даже сладкими словами Дарвина. 

Дарвин находит, что как ни сильно ломает его теория сложившиеся веками и освященные религией понятия человечества, тем не менее, она будто имеет такие качества, которые должны заставить замолкнуть самое щекотливое чувство. Он находит, что его теория, в своём роде, не лишена величия. «Есть величие, – говорит он, – в этом воззрении, по которому жизнь с её разнородными силами была вдохнута первоначально в немногие (органические) формы или лишь в одну, – по которому, меж тем как земля продолжает кружиться по вечному закону тяготения, из столь простого начала развились и доселе развиваются бесчисленные формы дивной красоты» (Дарвин, «О происхождении видов», стр. 387. Перевод Рачинского 1864 года). 

Он уверяет, что его теория даже более сообразна с идеей Творца, чем всякая другая теория. «На мой взгляд, – рассуждает он, – более согласно с тем, что нам известно о законах напечатлённых Творцом на вещественном мире, предположить, что возникновение и вымирание нынешних и прежних жителей земли об­условлено вторичными причинами (т.е. с исключением Верховной причины), подобными тем, которые обусловливают рождение и смерть каждой особи. Когда я смотрю на все живые существа, – говорить Дарвин, – не как на отдельные создания (это библейское учение), но как на прямых потомков некоторых немногих существ, живших задолго прежде отложения первого пласта Силурской системы (это одна из древнейших формаций, признаваемых геологией), они кажутся мне облагороженными» («О происхождении видов», стр. 386), 

Но едва ли кто согласится смотреть на дело так, как заставляет смотреть Дарвин, если ясно и отчетливо представим себе процесс происхождения мира органического по мнению этого натуралиста. Где тут «величие», где тут боль­шая сообразность с идеями Божества, где тут облагороженность твари, когда по словам самого Дарвина только «из вечной борьбы, из голода и смерти следует это высокое явление, именно возникновение высших форм жизни» («О происхождении видов», стр. 387), когда для достижения подобного результата «в продолжение долгих столетий должна была происходить борьба между разными видами деревьев, рассыпающих ежего­дно каждое тысячи семян, должна была происходить война между разными насекомыми, – между насекомыми, улитками и другими животными, и хищными зверями и птицами» («О происхождении видов», стр. 61), когда, по его словам, ни на минуту «не должно забывать, что ка­ждое из отдельных органических существ, окружающих нас купило свою жизнь борьбой в определенный период своего развития, что жестокое истребление неми­нуемо поражает организмы молодые и взрослые в тече­ние каждого поколения или в определенный срок» («О происхождении видов», стр. 54)? 

Что особенно величественного в подобных представлениях о происхождении существ органических на земле?  Мир есть бойня – вот основное понятие Дарвиновой теории: он был бойней, бойня есть, и бойней будет! Дарвинова теория есть какой-то призыв к безусловной кулачной расправе! Это ли он называет сообразностью с идеями, напечатленными Творцом на мире вещественном? Интересно знать: не представляет ли себе Дарвин Божество в виде библейского Молоха, которому угодно и приятно зрелище кровавых жертвоприношений?! 

Что касается, в частности, до его теории о происхождении человека, то Дарвин хорошо понимает, что она не может быть принята с одобрением. «Я знаю, – говорит он, – что заключения, к которым приводит это сочинение «О происхождении человека», будут названы крайне нерелигиозными» (Дарвин, «Происхождение человека и подбор по отношению к полу». Два тома; перевод Сеченова. 1871 г., том 2, стр. 441). 

Еще бы! И в успокоение читателя старается, с одной стороны, уверить его, что, как бы то ни было, происходить от животного лучше, чем, происходить от какого-нибудь дикаря (уж не Адам ли это), а с другой стороны, внушить, что вести свой род от жи­вотного лучше, чем происходить из пыли (перст земли). «Что касается до меня, – вкрадчиво говорит Дарвин, – я бы скорее желал быть потомком маленькой храброй обезьянки (не такой ли, которая умеет боксировать: о вкусах не спорят), чем быть потомком дикаря, кото­рый наслаждается мучениями своих неприятелей» («О происхождении человека», т. 2, стр. 461). 

Быть может, авторитет такого естествоиспытателя, как Дарвин, и побудит кого-нибудь разделять подобные желания; но конечно далеко не все охотно повторят эти слова Дар­вина! Представим другой род утешений, с которыми с чисто иезуитскою предупредительностью обращается Дарвин к своим читателям. «Если мы не станем, – говорит он, – добровольно закрывать глаза, то и с теперешними нашими познаниями нам можно будет приблизительно узнать наших прародителей. 

Стыдиться их право нечего (уж должно быть многим стыдно за вас, мистер Дарвин, когда вы так льнете к своим читателям с вашими убаюкиваниями)! Самый скромный организм все-таки несравненно выше неорганической пыли под нашими ногами» («Происхождение человека», т. 1, стр. 241). Но вот, подите же! Даже люди, готовые следовать по пятам Дарвина, не могут не стыдиться подобного родства человека с низшими животными. Так Шлейден говорит: «какое место принадлежит чело­веку в огромной цепи существ? Принадлежит ли он к ним по своему физическому происхождению, кто его ближайшая родня, и в чем заключаются замечательные свойства, благодаря которым он сделался властелином всего создания? Это чувство властелина наполняет чело­века гордостью; оно должно наполнять его гордостью, если и признать обезьяну его предком (!). Но эта родня есть одна из важнейших причин несогласия с учением Дарвина, которое с этой точки зрения, надо при­знаться, не легко примирить, и, во всяком случае, есте­ственные науки, сами по себе, не в состоянии этого сделать» (Шлейден, «Древность рода человеческого» и пр., стр. 51–52. Перевод 1865. Изд. 2-е). 

Известный естествоиспытатель Бэр произносит следующее суждение вообще о теории Дарвина: «вся эта гипотеза о пре­образовании видов есть фантастическое произведение, не основанное ни на каком реальном наблюдении». «И к чему эта попытка? – спрашивает Бэр, – Признаемся откровенно, что естествоведение, хотя делает вероятным, что не все животные появились в одно время, но о способе, каким произошли различные формы, нельзя сказать решительно ничего. И так как наука в этом отношении не может ничего сделать, то отчего мы не хотим оставить этой чести Творцу, первой причине всякого бытия» (Журн. «Натуралист», за 1865 год, стр. 433, 367)?

В настоящее время, когда взоры всех россиян обращены на сынов коварного Альбиона, не мешает почаще приводить себе на память: какую фальшь, сколько ложного благочестия, сколько лицемерия, сколько напускного чувства можно находить даже у великих мужей английской нации? Что такое сейчас приведенные мысли Дарвина? – Иезуитская сделка с совестью: Дарвин хочет и прослыть передовым мыслителем, и боится упреков в атеизме. Отсюда его сладкие речи к читателю. Не то ли же самое видим теперь во всей английской нации: хочется и барышей не упускать, и честное имя сохранить.

А. Л-в.

Апреля 7 дня. 1878 г.

(Из майской книжки Душеполезного Чтения 1878 года).